Я родился 3 октября 1944 года в городе Тихвине. Значит, зачат был под новый, 1944 год.
Во всю шла война, и еще никто не мог предсказать срок ее окончания и результат. Мои родители встретились и поженились в 1941. Отец, родом из Одессы, еврей, к тому времени был уже женат дважды ( официально ) и у него было трое детей ( одного он не признавал своим).Кстати, это был (кроме меня) меня единственный сын и ужасно похожий на отца всем,- и внешностью, и характером, и карьерой. Юрий Михайлович Урман, доктор физ- мат наук, живет в Н.Новгороде. О его существовании я узнал и увидел Юру незадолго до смерти отца в 1974 году. И брат мне понравился. Он всю свою жизнь, как мне кажется, стремился доказать, что он достоин своего отца, и отец, в конце концов, должен пожалеть, что так опрометчиво отказался от сына. У отца это был первый брак, в 20-летнем возрасте, и по любви. Мне ли судить, чем отца обидела первая любовь, но прожив свою жизнь, я понимаю, что обида от любимого человека- самая злая. И потому, что она лучше всех знает, чем обидеть, и как будет больнее. 
   Отец родился в Одессе, в 1908 году. Его отец ( осталось всего одно маленькое фото ) был купцом ( не в него ли мой сын?), перед первой мировой уехал в Афганистан с товаром, и сгинул без следов. С появлением Интернета я пытался в поисковых системах по фамилии найти ссылки на возможных родственников в мире,- безрезультатно. В Нью-йорке только обнаружился какой- то хулиган с такой же фамилией, который доставал своего квартиродателя, вывешивая объявления о розыске ненавистного домовладельца в связи с Бен-Ладеном и событиями 11 сентября. Такое сродство мне не понравилось.
   Моя бабка после пропажи мужа и в связи с революционным бардаком пошла в загул, и бросила четверых детей на моего отца ( он был старшим ,- 10 лет в 1918 году!!!). Отец беспризорничал, доставая еду на двух младших братьев и сестру. Судя по уважению к отцу всех много позднее, отец был ответственным и заботливым. Пристроил в дет-дом, сам пошел в ФЗУ ( фабрично- заводское училище ) и поддерживал всем, чем мог. Все разлетелись в 40-х и собрались в 1958 на 50-летие отца. Нашлась и мать (моя бабка ) с еще одним, последним и, естественно, самым любимым ребенком, но это была уже другая семья. Я еще успел пообщаться с бабкой в 1962 году. Она жила у своей дочки в Одессе ( первая семья), с последней, любимой Ириной, отношения почему-то не сложились. Но это- уже другая история, за границами моих познаний. Бабка была красивая, волосы не просто седые, а с жемчужным отливом. В парке Овсеенко, в Одессе , молодая девица поинтересовалась: «бабушка, чем вы красите свои волосы?» «Дура, - ответила бабушка,- ничем!» И дальше- это любимая тема для всех разговоров. Бабка делала для меня «синенькие»- баклажаны, помидоры, лук, перец, соль перетертые пестиком в ступке в икру, фирменный мой продукт на всю последующую жизнь ( правда, я пользуюсь мясорубкой, а она все делала вручную, сама, утверждая, что иначе вкусно не получится).
В одной из последних порций, незадолго до моего отъезда, я натолкнулся на дне миски на толченое стекло. Может, случайно не то попало. Но я был так ошарашен, что никому ничего не сказал.
   К 1957 году все нашлись. Даже сгинувший в войну безвестно дядя Володя. Бабка
нашла его на Востоке. Он был полковником, ком. крыла ( авиационного корпуса ), вся грудь в орденах, - колодки не помещались на кителе, на генеральской должности. Генерала ему, конечно же не дали, как еврею. В финскую кампанию он бомбил Хельсинки, а потом всех евреев задвинули в Биробиджан,- там для них более благоприятный климат. Он исчез из поля зрения, но остался жив во вторую войну.
   Бабка нашла его по запросу. (Я так понимаю: к старости она хотела со всех детей взимать алименты, а у тети Риты, которая по бедности - всю жизнь проработала уборщицей, и пенсия, соответственно, она жила вместе в однокомнатной квартире) А я спал на раскладушке на балконе. Благо лето, да и домой я заваливался только к ночи.
   Дядя Володя после увольнения в запас переселился в Одессу, (поближе к алиментополучателю). Но это- шутка. В конце пути всех тянет на родину, в атмосферу и окружение, напоминающие о молодости.
   Младьшенький, дядя Саша, работал директором завода в Челябинске, умер первым из братьев, от инсульта,- такая работа.
   Сегодня все уже умерли, и отец от инфаркта, и у меня- инфаркт, видимо, гены!
   Но я отвлекся от темы.
   С началом войны отца мобилизовали. Поскольку он закончил институт народного хозяйства им. Плеханова и в 1940 году защитил кандидатскую диссертацию, ему дали офицерское звание и направили в войска. Он не был кадровым военным, не имел и военного образования, но не был и обыкновенным «пушечным мясом». Должность в войсках для таких, как правило- вспомогательно- политрукская ( если член партии, а он был им). 
    Думаю, в то время было уже не до политруков- помощников командиров. У каждого должно было быть конкретное дело. И его назначили комендантом дороги Тихвин- Колчаново. К осени немцы сосредоточились на Ленинграде, прорывались, куда могли, и дорога была естественным индикатором прорыва. Жители деревень переселялись в землянки, в леса, но и за хозяйством (домами) присматривали. Моя бабка со стороны матери рассказывала, что бывало, немцы приезжали и в нашу деревню: «куры- яйка!».
   Деревня Валя( теперь- Подборье ), где жила моя мама, находилась примерно посредине дороги между Тихвином и Колчаново, а отец, как комендант дороги, с небольшим отрядом постоянно ездил по ней туда- сюда. Это сейчас от Колчанова до Тихвина полтора часа езды. А я помню, еще в 50-х, за светлое время суток- не проехать. Останавливались, видимо, где- то посредине, в домах у социально близких.
   Моя мать, бойкая, красивая, 4 класса образования и партшкола, член партии, была председателем сельсовета, и было ей в ту пору- 23 года. А отцу- 33, яркая мужская красота, коммуникабельность ( до войны работал в Замоскворецком Доме пионеров, летом-пионервожатым и вообще, судя по многочисленным фото, вел себя в молодом окружении, как лис в курятнике). Где тут устоять! В деревне того времени жили под лучину, семья – 12 детей, кабальный ежедневный труд от зари до зари. Это потом война всех мужиков забрала.
    А тут человек из Москвы, умный, заводной, на 10 лет старше и опытнее.По деревне пели частушки под гармошку: « председатель сельсовета ничего не делает, только кудри завивает, за евреем бегает». Национального вопроса в нашей деревне, кстати, никогда не было. Ну, дразнила меня моя двоюродная евреенышем, так мы были с ней- неразлей вода, и дрались и кусались ( возраст одинаковый). 
   Помню, в детстве, лет в 11, потащила меня мама в Нурмина, на лесоразработки, за малиной. Километров 12 по ляге ( дровяной настил через болота ). Заночевали в сараюхе на лесоповале. Мамина подружка юности ( я- сплю) , измочаленная жизнью и затюканная, говорит: «Повезло тебе, Анна, такого мужика отхватила, ничего, что еврей, зато живешь как барыня, в городе». И мама вроде бы не возражает,- повезло! 
   У нас в доме всегда самым значимым праздником было 7 ноября. Все государство праздновало этот день, как день Великой Октябрьской Социалистической Революции, но почему-то в нашем доме празднование всегда носило семейный, интимный характер. Мои родители не были такими уж махровыми апологетами социалистической идеи. Конечно, они были напуганы событиями начала 50-х ( ленинградское дело, дело врачей, дело безродных космополитов). Я еще с детства помню висящий в доме страх, когда судили и забирали, осуждали и поддерживали не где-то там, далеко, а в институте Советской торговли, где отец был доцентом. Шепотом- новости и семейные разговоры, ожидание чего-то ужасного рядом-рядом.
    Или, когда умер Сталин. Я услышал сообщение по радио рано утром, кажется, еще до 6 утра. Надо сказать, что тогда был такой обычай- держать радио включенным. Горько заплакал и стал будить родителей. Их реакция меня удивила. Не горечь утраты, а страх.
   Так вот, на этом фоне искренняя радость дню 7 ноября была странной. Конечно, я привык, что самый значимый семейный праздник- 7 ноября. Но 7 ноября 1974 года, почти за месяц до смерти отца, все стало на свои места. За столом отец сказал: «Ну вот, мать. Мы прожили с тобой тридцать лет и три года. А большего я тебе и не обещал!»
   Так, в свои 30 лет, я и узнал, когда мои родители стали мужем и женой,- 7 ноября 1941 года!
   Немцы заняли Тихвин 6 ноября. Отец рассказывал так. Вечером въезжаю в город. Темно. На Советской площади стоят танки. Стучу по корпусу, мать- перемать, кто разрешил! Открывается люк, фраза по-немецки, очередь из автомата.
   Тихвин, вплоть до того,как там стали строить филиал Кировского завода, был рядовым, заштатным городком, большой деревней. Одна центральная улица по тракту, выходящая к вокзалу, центральная площадь с церковью, несколько поперечных уличек. Дома деревянные, редко в 2 этажа. Отличительная особенность- глухие заборы- свидетельство того, что движение по тракту было сквозным и оживленным. Никто город особо не оборонял,- болота кругом почти непролазные, во всяком случае для техники. Потому и стучал отец по танку. Он был большим начальником местного значения, а кто же без его ведома распорядился?
   Немцы пришли со стороны Бугодощи, настилая дорогу через болото. Деревень там почти нет, связи не было и  в 80-х, а и сейчас- только сотовая. Направление прорыва понятно- на Лодейное поле, и Питеру- каюк! Ситуация была настолько серьезной, что немного восточнее, в Вологодской, сдался  со своей армией генерал Власов.
   В 1983 году я ехал по этой дороге, вез на своем стареньком Москвиче-403, на багажнике, холодильник в деревню.
   Холодильник, купленный моими родителями более 10 лет назад для летних дач, находился на даче сватьи моей сестры в пос. Вырица. 
   Я только- только купил и осваивал машину, старенький Москвич-403  двадцатилетнего возраста, но в хорошем состоянии, и делал все возможное, чтобы довести его «до кондиции», соответствующей возрасту». 
   Чтобы не делать «крюка» через Питер и посмотрев на карту, был намечен маршрут «по прямой между пунктом А и пунктом Б». Я тогда еще не догадывался, что надо ездить не по прямой, а по асфальту. 
   Выехали рано утром. По Московскому шоссе, через Чудово, мы с зятем и сыном, добрались до берега Волхова. Согласно карты, дорога Волхов пересекала. На месте оказалось, что она кончается на берегу. Опросом местного населения было выяснено, что вообще-то есть паром, но будет ли он сегодня, неясно. Мы перекусили, чем бог послал, и паром появился на горизонте. Седой паромщик , вернее, их было два, сказал, что на тот берег он сегодня не поедет, а людей перевезет на лодке. Но если налить, то поедет. В заначке было ( для себя, по-приезду на место ). Пришлось налить. Где- то посредине Волхова паромщик поинтересовался, куда мы едем. Узнав, что в Тихвин, сказал, что не доедем и предложил за оставшуюся половину бутылки перевезти обратно. Усмотрев в его предложении меркантильный интерес ( на карте до Тихвина была показана дорога федерального значения ), мы отказались. Худо- бедно к ночи доехали до Будогощи. В кромешной тьме на малоосвещенной улице Бугодощи стояли дорожные машины и несколько вагончиков. В одном из вагончиков теплился свет, и я направился прямо туда. За столом сидело четверо мужиков «на исходе». Сказали, часа за три- доедешь. (По карте до Тихвина оставалось 60 км!) А мне надо было даже не до Тихвина, а до Липной горки, а там, я знал, уже асфальт. Дорожники строили от Бугодощи новую дорогу на Тихвин, но отсыпку сделали еще только до деревни Крапивно, до которой часам к трем ночи мы и докатились.
   Дальше дорога была почти в таком же состоянии, как и в 1941 году, а может, ее немцы и пробили, так как шла она насквозь Зеленецкие болота, без всяких там орографических изысков и возвышений.
   Лет еще через 15, когда дорога была уже построена, я проехал по ней. Слева- справа,- болото, посредине отсыпка, метра 3 высотой. И так,- 20 километров! 
   Мы завязли километра через три после деревни. Как сказала хозяйка, к которой мы вернулись за лопатой, «в третьей луже». Зять сказал, что в колее дорога плотнее, и мы сразу же сели всем днищем. Ни лопата, ни домкрат, который не во что было упереть не помогли. Вдобавок пошел мелкий-мелкий дождь, не переставая и, видимо,- насовсем.
Залезли в машину и ждали, незнамо что. В 12 дня пришел трактор и вытащил нас.
Поехали вкругаля, через Кириши. До деревни оставалось 12 километров, но напрямую, через болото. Дорога через Питер заняла бы часов 6. Мы добирались двое суток!
   Но вернемся в ноябрь 1941. Выяснив, что в Тихвине- немцы, отец поехал в единственное место в мире, где его ждали. Чего он передумал, история умалчивает.
   Немцев быстренько из Тихвина выперли ( Первая Громкая Победа войны, о которой звонили во все колокола ). Отец продолжал комендантствовать над дорогой. В этом уже были, видимо, и личные интересы. А затем угодил в штафбат.
   Немцы не могли все сразу исчезнуть, а рассеялись по окрестностям. Вдоль дороги, не в болота же лезть. Постреливали во все, что шевелится. Обстреляли и группу отца у деревни Овино, недалеко от Тихвина. Для уточнения обстановки, он ретировался. В процессе ретирования потеряли одного солдата. Доложили, что убит. А он пришел сам, живой, и сказал, что бросили. Суд, приговор,- искупить кровью. Мясорубка у Мясного Бора. Осколки от танкового снаряда в плечо,- на всю жизнь. Кровью искупил. Извещение о смерти, наверное, никого не удивило. Говорят, под Мясным бором есть братская могила с моей фамилией. Ближний госпиталь, сарафанное радио, совершенно очевидно, где проводить  отпуск после ранения. Новый, 1944 год. Две души, наконец, слились в одну,- мою!